облако тэгов
В 2005 году из печати вышла так называемая «вывед-река» (wywiad rzeka, букв. «беседа-река», жанр длинных, как река, интервью с целью выведать всякое интересное) «История и фантастика», которую литературный историк и критик Стани́слав Бересь взял у Анджея Сапковского. (Для понимания последовательности событий: на тот момент были изданы только первые две части Гуситской трилогии, «Narrenturm» и «Божьи боёвницы» (у нас переведённые как «Башня шутов» и «Божьи воины» соответственно), а «Lux perpetua» вышла в 2006.) Бересь потом говорил, что интервью закончилось скомканно и не так, как он хотел — АС слишком резко свернул разговор, и не дал собеседнику задать ещё несколько интересующих вопросов. (Вопрос, почему нельзя было подготовить список заранее, чтобы задать их сразу, а не пускаться в сомнительные умствования, остаётся открытым. Впрочем, если попытаться быть объективным, вывед-река случилась спонтанно и… Продолжать можно долго, выдвигая аргументы за и против, но имеем, что имеем. Недостатков у «ИиФ» хватает, однако достоинства перевешивают — просто потому, что другого такого интервью с АСом нет.)
Так или иначе, но судьба и журнал «Нова Фантастика» дали всем второй шанс. В февральском номере за 2007 год, как бы эпилогом к «Истории и фантастике», вышло новое интервью, взятое Бересем у Сапковского, под названием «Свет вечный» (Świtłość wekuista — перевод на польский фразы Lux perpetua). За прошедший год собеседники чуть подостыли, но не слишком, и местами всё равно проскакивает искра. Редактор журнала охарактеризовал интервью как «боксёрское»: пан Станислав опять пытается рулить диалогом (и опять немножко русофобствует), а пан Анджей снова язвит и на подходах рубит щупальца его вопросов с подвохом (хоть по сравнению с предыдущей встречей он и более терпелив со своим оппонентом).
В общем, вас ждёт типичный Сапковский — ироничный, острый, чуть саркастичный. Приятного чтения.
[Это интервью (вроде бы?) нигде не переводилось.]
СТАНИСЛАВ БЕРЕСЬ: «Narrenturm» вышел в 2002 году, «Божьи боёвницы» в 2004, «Lux perpetua» в 2006. Как вы выдерживаете такой темп? Не чувствуете себя лошадью, запряжённой в конный привод?
АНДЖЕЙ САПКОВСКИЙ: Хороший у меня темп. Читатели уже вешали на меня собак за лень и медлительность; сам я, наблюдая за прогрессом работы, тоже был чертовски далёк от самодовольства. Но если отбросить тонкость метафоры, откуда, чёрт возьми, взялся этот привод, где же этот запряг? Написать три тома трилогии за семь или восемь лет, включая сбор материалов? Это ж творческая роскошь, воплощение мечты лентяя. Желаю всем такого привода.
СБ: Но даже так это означает ритм ремесленного, каждодневного письма. Разве это позволяет писателю сохранить свежесть, радость повествования и способность к инновациям?
АС: Коль скоро вы настаиваете, спешу заверить, что сокрушу оковы, которыми меня приковали к этому приводу. Когда я наконец-то освобожусь, следующую книгу буду писать лет десять, работая по три дня в месяц. Остальные дни буду проводить в разврате или напиваясь до мертвецкого состояния, что, несомненно, должно значительно улучшить мои радость, свежесть и способность. Это наконец-то даст мне писательские шпоры и право использовать титул литератора на визитках. Вы довольны ответом?
СБ: Конечно, потому что когда мы в последний раз разговаривали, а было это после «Наррентурма», вы говорили о режиме написания и убийственном марафоне, а в журнале «Трибуна» пожаловались: «Я сажусь писать каждое утро, в будний день, в пятницу, в воскресенье, на Рождество Христово и на Сильвестра. Как горняк на смену. Даже в отпуск не еду без ноутбука». Или тогда у нас была версия мартирологическая, а сегодня — медийная?
АС: Нет, не было у нас такого. Не имею обыкновения жаловаться, сетовать, проливать слёзы или мартирологично рвать на себе одеяния, особенно над чем-то, что сам себе совершенно сознательно выбрал. А стиль работы «каждый день по фразе» я выбрал сам, как наиболее мне подходящий; он был наименее отнимающим силы и утомительным. Вы же, сдаётся мне, намекаете, что в конном приводе я остался запряжён то ли из-за строгого издателя, то ли из-за собственной жадности, и что за работой я сижу в слезах и среди протестующего воя. Следующий намёк я способен предугадать: в таких условиях Великое Искусство не рождается. Пускай будет отмечено, что я считаю стократно более похожим на рабство, когда по зову музы писатель запирается в одиночестве, в диком вдохновении пишет без передыха и заканчивает книгу за три месяца, света Божьего не видя. Вот это настоящая па́хота! Впрочем, de gustibus — пусть каждый пишет, как любит и как хочет.
СБ: Вот уже восемь лет вы просыпались и засыпали с Рейневаном в голове. Как вы сегодня оцениваете этот «переезд»? Не скучаете ли иногда по ведьмаку?
АС: Нет. Отскок от ведьмака был необходим, я намеренно отскакивал как можно дальше, сменив поджанр в рамках жанра. Это было элементом плана и просчитанным выбором. А поскольку в фэнтези семь поджанров, в следующей книге я снова выберу другой. И не буду скучать по предыдущим. Не имею обыкновения в пятницу скучать по четвергу.
СБ: Рейневан — герой, типичный для прозы историко-совизджальской, а ведьмак — историко-приключенческо-фантастико-героической…
АС: Прерву вас, потому что в фантастике существует иная классификация. Согласно ей, ведьмачий цикл — это классическое фэнтези толкиновского типа, происходящее в несуществующей аллотопии, в Небыландии. Можно его также классифицировать как «героическое» — heroic fantasy. Однако определение «историческое» в отношении пенталогии о ведьмаке — это полнейшее недоразумение. Типичным примером фэнтези исторического является как раз гуситская трилогия. А вот университетское определение — совизджальская или пикарескная проза — подходит, в принципе, для обоих.
СБ: Ваш гуситский цикл в какой-то степени состоит из «сказочных историй», но его фундамент покоится на солидной исторической основе. Вы не выдумываете осады и битвы, персонажи по большей части аутентичны, и вы не создаёте альтернативную историю. Является ли необходимость уважать законы исторического знания серьёзным ограничением для писателя, использующего также элементы фантастики? Почему, например, вы поставили точку в судьбах гуситов под Липанами? Ведь потом ещё были битвы на реке Святой, под Варной, осада Белграда…
АС: Вы правы, книга стоит на солидной исторической базе. Из истории известно, что важным рубежом в гуситских войнах, а во многом их концом, стала братоубийственная битва под Липанами, где умеренные гуситы и союзные с ними католики устроили резню радикалам, то есть таборитам и сироткам. Я посвятил эпизоду под Липанами в книге немного места, заставив главного героя принять участие в этом трагичном бою, который был концом радикального Табора, но не концом гуситства. Церкви гуситского обряда действуют в Чехии и по сей день.
СБ: Битва под Липанами произошла в 1434 году, а епископ Конрад умер только через тринадцать лет. Что вам помешало затянуть действие на эти жалкие несколько лет и, к удовольствию читателей, умертвить негодяя? Например, при помощи Перферро — ведь это он был покровителем Биркарта Грелленорта. Или, быть может, вы хотите продолжить цикл, и Schwarzcharakter ещё понадобится?
АС: Я мог бы упереться и дотянуть действие до осады и взятия фестунга Бреслау в 1945 году, а командовавшего тогда Первым Украинским фронтом маршала Ивана Конева сделать потомком Рейневана. Но план романа этого не предусматривал, а я всегда придерживаюсь плана. И заканчиваю роман так, как запланировал.
СБ: В одной из сцен книги появляется сэр Джон Фастольф (то есть, как подразумевается, шекспировский Фальстаф), который одерживает победу в битве, используя технику гуситского вагенбурга. Мне интересно, зачем вам понадобился этот фрагмент? Чтобы показать экспорт гуситского военного искусства? Подмигнуть Шекспиру? Ведь этот герой появляется только один раз, а упомянутая сцена никак не связана с событиями романа…
АС: Сэр Джон Фастольф, который выступает в «Генрихе IV» Шекспира как Фальстаф, является личностью исторической, точно так же, как является исторической и знаменитая Битва за селёдку, в которой оный сэр Джон, человек отважный и способный военачальник, действительно одержал победу над превосходящими силами французов благодаря ловкой оборонительной тактике. Поклон в сторону Шекспира заключался в том, что я приписал сэру Джону его шекспировские черты — пьянство и бахвальство. Что же до того, связана ли романная сцена с событиями и вписывается ли она в схему и атмосферу истории, позволю себе иметь мнение, отличное от вашего.
СБ: Польская история полна необычных и бурных событий, вы же выбрали фоном для своей трилогии именно чешский гусизм. Что вас в нём прельстило? Что в вас есть такого, что заставило вас на столько лет «поселиться» среди героев гуситской схизмы?
АС: А что во мне должно быть? И какое это имеет значение? Когда садишься за исторический роман, либо, как в моём случае, историко-фантастический, нужно бросить вымышленного героя в водоворот истории, в бурю явлений и событий, в такой исторический Hexenkessel, котёл ведьм, в котором герой должен пройти — зачастую через трудные этапы — свой собственный rite de passage. Сенкевич бросил Кмицица в шведский Потоп, Дюма — Ла Моля в Ночь святого Варфоломея, Мика Валтари — Синухе-египтянина в эпоху фараона Эхнатона. Неужто Валтари увлекал фараон Эхнатон и его революционные реформы? Может быть. Мне, однако, кажется, что его больше интересовал Синухе, индивид, оказавшийся лицом к лицу с переменами и связанными с ними выборами. Меня с подобной перспективы интересовал Рейневан. Я бросил его в водоворот гуситских войн, потому что среди множества исторических бурь данная показалась мне наиболее запутанной. Вот и вся тайна.
СБ: Гусизм не является движением, которое тронуло бы сердца поляков, иначе по этой теме у нас имелась бы литература побогаче. Вас же гусизм увлёк. Может, по какой-то причине вы не любите «селиться» в том, что является «польским», «архипольским»? Если это так, то в чём она заключается?
АС: Резонанс польских душ в нынешнее время не вызовет никакая литература, это чудо может совершить только телесериал, ток-шоу или прямая трансляция с Вейской, благо именно там царит то, что является «польским» — «архипольским», как вы остроумно выразились. Вернёмся, впрочем, к гусизму: не увлекает он меня никак и ничем. Я прекрасно понимаю намерения, которые преследовал ваш вопрос: он должен был меня спровоцировать, подтолкнуть к тому, чтобы я себя предал. Чтобы я признался, что моя книга — это манифест, кредо автора, похвала и апофеоз еретиков, убивающих священников, пасквиль на Церковь, атака на клир, глумление над клерикализмом, предостережение от всего того, что происходит в Польше. Сожалею, но ничего из этого. Спровоцировать меня не удастся. Моя книга — это художественная литература, а не манифест или вероисповедание.
СБ: Польский читатель, сталкиваясь со зверствами, которые чинили гуситы, получает сущий хаос в голове, потому что ему трудно радоваться, когда режут «наших». Мне интересно, это своего рода провокация, чтобы нарушить конвенцию, или же это восхищение силой и динамикой этого движения?
АС: Позволю себе резко возразить. Польский читатель, заявляю это твёрдо, имеет все основания радоваться. Во всей трилогии нет ни одного фрагмента, где бы поляков «резали». Напротив, несколько раз именно поляки режут. А в том, что они режут в союзе с гуситами, нет никакой ни провокации, ни восхищения. Есть только историческая правда.
СБ: Хорошо, давайте скорректируем: гуситы режут жителей Силезии, с которыми поляки, наверное, себя идентифицируют, потому что это католики, а их земли теперь принадлежат нам. Я, во всяком случае, как житель Вроцлава, чувствую некое сродство. Я подозревал, что вы хотели усложнить читателям идентификацию с Рейневаном и гуситским движением…
АС: Я должен поверить, что польский читатель, независимо от его актуальной прописки и вероисповедания, будет идентифицировать себя с немцем или с онемеченным силезцем, имея возможность выбрать, к примеру, Добеслава Пухалу из Венгрова в Мазовии, рыцаря польской крови и польского герба Венява, героя Грюнвальда, победителя крестоносцев под Радзином и Голубом? Сражавшегося на стороне гуситов, но всяко не менее благочестивого, чем этот силезский немец? Ха-ха. А касательно усложнения, вы, конечно, правы. Фабула без таких усложнений была бы пресной и совершенно неудобоваримой.
СБ: Как бы вы охарактеризовали ваше эмоциональное отношение к гуситам? В какой степени то, что они создали, искупает ужасную резню, виновниками которой они являются?
АС: Ничего я не чувствую к гуситам, потому что для чего бы мне это было нужно? Однако я знаю, что зверства, приписываемые им, это в значительной мере Greuelpropaganda их врагов, которые сами совершали ещё более жестокие зверства. Такие это были времена — гуситские войны отнюдь не выделялись на фоне войн с турками, польско-тевтонских конфликтов, войны Столетней или последующей Войны Алой и Белой розы. Однако в лоне западного христианства гуситские войны были первым вооружённым конфликтом такого огромного масштаба меж Римом и ересью. Они были предвестником Ночи Святого Варфоломея и зверств Тридцатилетней войны, когда утвердилась совершенно новая военная доктрина, которая не допускала никаких договорённостей с инаковерующими, и призывала к их истреблению.
СБ: Название последней части трилогии, «Lux perpetua», или иначе «Свет вечный», многие поляки свяжут с концовкой молитвы за усопших: «и вечный свет пусть светит им во веки веков, аминь». Эта латинская фраза много раз появляется на страницах этого романа. Что она выражает?
АС: Именно то, что она означает.
СБ: Мне импонирует задумка с ядом Перферро. Это идеальное криптооружие, о котором мечтают террористы. Оно действует с огромной задержкой и «косит» под естественные причины смерти. Если бы чем-то подобным располагало СВР и ГРУ, то не было бы дикого скандала с отравлением Александра Литвиненко полонием. Отравительство и отравы были важным элементом жизни древних дворов (и не только дворов), поэтому пользовались ими часто. Предполагаю, что вы, как и всегда, провели соответствующие штудии в источниках. О каких самых интересных ядах вы узнали в ходе этих исследований? Является ли Перферро фантастическим вымыслом или же какой-то алхимик работал над чем-то подобным?
АС: Изготовление ядов и противоядий было — не считая погони за философским камнем — основой существования алхимиков. Многие из доступных мне источников говорили о «страшных и невыявляемых ядах», но конкретно Перферро является полностью моим фабулярным вымыслом. Вытекающим из стремления скоррелировать фантастическую фабулу с историческими фактами. Фактом же были странные смерти двух последующих (после Жижки) вождей Табора, Богуслава из Швамберка и Яна Гвезды. Оба умерли от, казалось бы, лёгких ран. Возможно, виновато было состояние тогдашней гигиены, из-за чего малейшая царапина могла оказаться смертоносной, но для нужд фабулы здесь идеально подошли заговор, коварное убийство и невыявляемый яд.
СБ: Ваши медики и аптекари обладают утончёнными медицинскими познаниями. Это отличается от того, о чём мы читаем в воспоминаниях и литературе былых веков, где доминируют описания кровопускания и ампутации конечностей. Насколько картина врачебных умений Рейневана соотносится с тем, что на самом деле умел делать медик того времени?
АС: Мои медики и аптекари — это вымышленные персонажи, которые используются в фантастической фабуле. Позволю себе, однако, утверждать, что если сравнить темпы и распространение прогресса в разных областях знаний, то в медицине он особенно мизерный. Право, медики едва ли далеко ушли от Авиценны, а хирурги — от Амбруаза Паре. Инструменты, может, стали чуть лучше, и всё.
СБ: Лучшие верификаторы вашего ви́дения гусизма живут в Чехии, где переводят ваши книги. Мнения тамошних читателей дали вам какой-либо интересный материал для размышлений? Не спрашиваю о слепых последователях, потому что они любят всё.
АС: До меня дошли немногие мнения, и, честно говоря, они не дали мне ничего. Повлиять на написание они никак не могли, ведь трилогия была тщательно спланирована, и в мои планы не входило верифицировать или корректировать запланированную фабулу на основе тех или иных мнений. Из Чехии я услышал и запомнил только одно: «позор, что фантастику на фоне гуситских войн нам должен был написать поляк».
СБ: В польской прозе всё чаще действие разворачивается в окрестностях Нижней Силезии, вспомнить хотя бы гигантскую промоакцию «Фестунга Бреслау» Краевского. В чём заключается привлекательность этого региона и его истории для писателей? Что прельстило вас?
АС: Ничего особенного. Фоном для книги, как я уже говорил, должны были стать гуситские войны, а они разгорелись главным образом на землях Чешской Короны, к которым принадлежала Силезия. Меня занимала история этого региона и его обитателей, полагаю, запутанная политически и религиозно. Интересовало, как эта земля восставала, будто Феникс из пепла, совершенно неметафорично: из пепла и пепелищ после гуситских войн, Тридцатилетней войны, Реформации, Контрреформации, Силезских войн. По мне довольно забавно, что край, где на протяжении столетий вся «польскость» и весь «польский вклад» заключались в детях изнасилованных лисовчиками баб, внезапно перешёл в ранг «Земель Возвращённых», а Франкенштайн внезапно стал Зомбковицами. Политику и религию, честно говоря, из своих личных интересов я исключаю, но иногда меня что-то возьмёт и заинтересует.
СБ: Предметом множества дивагаций героев книги является Польша. Они говорят, что это страна, где всегда жертвуют интересами профессиональными в угоду личным, что политика её примитивна, а политики — циничны и безжалостны, и готовы в угоду политическим целям совершить самое гнусное преступление. Здесь стоит припомнить сцену осквернения Ясногурской иконы епископом Збигневом Олесницким. Это, nota bene, коварная отсылка к легенде о том, как повредили икону. Являются ли мнения, высказанные героями, также высказыванием ваших убеждений? И действительно ли их следует относить к XV веку или же, скорее, к временам нынешним?
АС: Что до моих убеждений — ничего никому, а интерпретация книги — это дело читателя и его размышлений. К которым я призываю, но не принуждаю.
СБ: Когда я собирал материалы для книги «История и фантастика», я различными способами пытался вытянуть из вас мнения на актуальные темы, особенно политические. Всегда с нулевым эффектом. Это я не сумел найти к вам подход, или это принцип, которого вы придерживаетесь во всех интервью? Для читателей, пожалуй, важно знать, что их гуру думает о своём времени. Спрашиваю без иронии.
АС: Ну да, конечно. Получается с иронией, хоть и непреднамеренной. Я, милостивый государь, не занимаюсь политикой и не обсуждаю её. Взгляды, конечно, имею, но придерживаюсь принципа, что они как жопа: у каждого есть, но зачем же её сразу показывать? И уж тем более ex cathedra? Хочу также отметить, что я не являюсь, не был и не имею намерения становится никаким гуру или чем-то подобным — трудно придумать роль, которая была бы для меня так же далека или более чужда. Парафразируя слова пана Вокульского пану Старскому: во мне гуру ровно столько же, сколько в спичке яда. А поскольку то и дело предпринимаются попытки «приделать» мне этот образ, мне остаётся только защищаться. Последовательным молчанием. Что я, собственно, сейчас и делаю.
СБ: Писатели, в большинстве случаев, охотно рассказывают о себе, вы же никогда не позволяли мне заглянуть в свою жизнь поглубже, отделяя её шлагбаумом от писательства. Я это уважал и поверил, что не стоит совать туда нос, но иногда я слышу от ваших читателей упрёки: как ты мог отступиться? Может, стоило поехать с вами на рыбалку и там поболтать?
АС: Снова выходит, что писатель из меня никудышный — не научился даже как следует манерничать. Тут, однако, на исправление, пожалуйста, не рассчитывайте. Моя позиция в этом вопросе твёрже алмаза. Я — писатель. Я пишу книги. Кто хочет — пусть читает, пусть оценивает автора и строит его образ на основе написанных им страниц. Ведь автор — на этих страницах, я — на этих страницах, не были бы эти страницы такими, какие они есть, если бы не было в них меня. Но дальше — баста.
Среди ваших различных и преотличных метафор — мои аплодисменты именно этой последней: да, так, так и есть, именно так — шлагбаум! Я отделяю и отграничиваю шлагбаумом от своего писательства свою частную личность, свою частную жизнь, своё частное «я». Несмотря на усилия медиа, я считаю, что писатель не является публичной фигурой. И на эстраду лезть не должен.
СБ: Писатели всё больше хлопочут о читательском внимании, превращаются в шоуменов или специалистов по PR. Должен ли автор вашего уровня заниматься такой же гимнастикой? Раздражает ли вас этот процесс, или вы принимаете его как тягостную необходимость?
АС: Что поделать, такие у нас нынче медийные времена. Медиа правят бал, утверждая, что кого нет в медиа, того нет вообще.
Вот, допустим, кто-то написал книгу. Хорошую, плохую — детали опустим; позитивно воспринятую читателем или хуцпово раскрученную, хорошо продаваемую или обласканную критиками — неважно. На сцену выходят медиа. Произведение не важно, важен автор, ведь в шоу должен быть герой. И начинаются интервью и беседы с… С обязательными фотосессиями — да сгори они шесть раз, писания писателя, нас интересует мужественный подбородок писателя, причёска писателя, вычурный воротник рубашки писателя, машина писателя, дом писателя, берёзы за домом писателя, собака писателя, зачастую такса (у корифеев — афганская борзая), хобби писателя, зачастую необычайно экстравагантные (как будто кто-то не знает, что это зачастую водка), взгляды писателя на то да сё, зачастую до боли клишированные. А что писатель написал? Никого это не интересует. Ведь это не медийно.
Не раз журналисты домогались от меня интервью, хлопотали о них настойчиво, но охота у них испарялась, как только я отказывался от фотосессий. Намёк был понятен: их интересовал pictorial, а не мои высказывания. Что ж, я могу это понять. Принимать, к счастью, не обязан.
СБ: Подобно Лему, которому случалось спускать журналистов с лестницы, вы не питаете к ним никакой симпатии. Что должно случиться, чтобы, завидев их, вы распахнули объятия? Какие условия необходимы вам для того, чтобы появился шанс на общение?
АС: Профессионализм. À propos, Лем и правда спустил кого-то? Чёрт возьми, восхищаюсь и завидую. Мне много раз хотелось, но каждый раз включались какие-то тормоза.
СБ: Однажды я был у него вскоре после того, как он выгнал из дома съёмочную группу австрийского телевидения. По крайней мере, так он сказал, и я верю в это, потому что невежество доводило его до страсти сапожника. По его словам, среди журналистов этого особенно много.
АС: Не во всём я соглашался с Лемом, но в отношении вышеизложенного он был абсолютно прав.
СБ: После 1989 года мы наблюдаем в Польше большой boom фэнтези. Связано ли это с падением коммунизма? Чем можно объяснить такой большой наплыв неплохих авторов?
АС: Primo, не наблюдаем мы никакого бума — пара книг это ещё не бум. Secundo, нет никакого наплыва авторов — пара попросту неплохо пишет. Tertio, не могли бы вы по старому знакомству избавить меня от громких фраз и ораторских штампов, в том числе от этого заигранного до тошноты «падения коммунизма»? «Рыночная экономика» звучит менее напыщенно и куда лучше освещает проблему. Всё решает рынок — печатают и издают книги, на которые есть спрос. В том числе SF и fantasy.
СБ: Во времена коммунизма никакого свободного рынка не было, так что вопрос весьма à propos. Идеологи ПНР-а никогда не доверяли фантастике и когда только могли, вставляли ей палки в колёса, вполне справедливо полагая, что она используется для идеологической контрабанды. Потому меня и интересует связь между свободой слова и фантастикой. Вы утверждаете, что её нет?
АС: Я вдруг почувствовал, будто оказался на «Стоит поговорить». Прошу следующий вопрос. Другой.
СБ: Разговаривая с вами, я был поражён раздражением, и даже яростью, с которой вы высказывались о критиках и литературоведах. В ход шли такие слова, как «ослы», «неучи» и тому подобное. Не является ли это своего рода реваншем за то, что они пытались не замечать вашу прозу?
АС: Критиков я оцениваю так, как они того заслуживают, и делаю это всегда sine ira et studio, без тени ярости и раздражения, которые вы мне приписываете. Я требую от них профессионализма. Айзек Азимов, известный писатель-фантаст, как-то сказал: «Рецензент должен обладать не только изысканным литературным вкусом, но и широкими знаниями о литературном жанре, к которому относится рецензируемая книга, чтобы он мог вынести своё суждение в контексте других работ данного автора, работ других авторов, пишущих на схожие темы или со схожими замыслами, а также наследия жанра как такового». Конец цитаты.
Видывал я (говорю об этом с болью) критиков, которым полное отсутствие знаний об SF и fantasy не мешало оглашать суждения о жанре и выдавать ему сокрушительные приговоры. Это — не профессионализм. Это любительщина. И шутовство. А шутовство — это удел шутов. Quod erat demonstrandum.
СБ: В своё время вы утверждали, что авторы главного течения малоинтересны и даже попросту занудны, тогда как авторы-фантасты ловчее как рассказчики, лучше образованы и профессиональней владеют ремеслом. Что же произошло, что литературная сцена так изменилась?
АС: В своё время я был демагогом и страшно хотел врезать «главному течению», поддеть его, как оно поддевало меня. Теперь я остыл и возвращаю честь. Кому нужно, добавлю. Среди современных авторов-«главнотеченцев» нет недостатка в авторах выдающихся, которые ловко владеют ремеслом, способны не только заинтересовать читателя, но и по-настоящему его очаровать. Но попадаются также, и притом довольно часто, занудные морализаторы, пустословы, клинические психопаты и самовлюблённые бездарности.
В польской фантастике ситуация аналогична. Нет недостатка в первых, но попадаются и вторые. Per saldo получается почти ничья.
СБ: Вы как-то сказали мне, что среда любителей фантастики гораздо лучше разбирается в своей литературе, нежели круги варшавско-краковских элит в своей. Означает ли это, что она способна вас вдохновить, натолкнуть на новые идеи? Какую обратную связь вы получали?
АС: Люди из среды поклонников фантастики в подавляющем большинстве действительно являются знатоками данного литературного жанра, это факт. Однако не совсем понимаю, каким образом этот факт должен меня вдохновлять и какую обратную связь он должен давать? Что же касается «кругов варшавско-краковских элит»: пусть будет зафиксировано, что я понятия не имею, с чем и в какой степени эти круги знакомы.
СБ: У вас есть безгранично преданный электорат читателей, о котором писатели-«главнотеченцы» могут только мечтать. Такая преданность требует взаимности. Как вы определяете обязанности перед своими последователями? Известно, что поклонники в состоянии замучить человека до смерти. Где вы проводите границу своих обязательств?
АС: Primo, дерьмо это собачье. Это я могу только мечтать об электорате таких писателей, как Нуровская, Мусерович, Лысяк, Вишневский или Токарчук. Secundo, электорат предан книгам, а не личностям их авторов. Поэтому теоретически можно бы сказать: уважай читателя, держа уровень своих книг. Но easier said than done — а на практике кто в состоянии это гарантировать? Так что не стоит слишком переживать. Разумнее существовать с резонным убеждением, что стоит оступиться, твои «безгранично преданные» последователи тебя тут же оплюют и втопчут в грязь.
СБ: Иногда у меня складывается впечатление, что критики и литературоведы рассуждают следующим образом: если б этот Сапковский писал так, как пишет, но выкинул из своих романов всех этих Стенолазов, чёрную магию и фантазии, то получилось бы супер, потому что вышли бы из этого неплохие исторические романы. Так что, сдаётся мне, то, что им мешает — это именно фантастика. Согласились бы вы отказаться от неё взамен на лавры, пьедесталы, литературные премии, памятники, членство в академиях и главу в истории литературы?
АС: Я должен был бы возмутиться и закричать, что я не продажная девка. Не закричу, потому что писатель — это чуточку именно такая девка, причём я лично в том, чтобы подстраиваться под конъюнктуру и плыть по течению ничего особо предосудительного не вижу. Важен конечный результат — т. е. написанная книга. Если она хороша, мне до лампочки, является ли это результатом божественного вдохновения или конъюнктурализма и конформизма. А смог бы я писать хорошие исторические романы, избавленные от фантастических сюжетов и параферналий? Может быть. Сделаю ли это когда-нибудь? Может быть. Сделаю ли это, ради того, чтобы заполучить перечисленные вами лавры и бенефиции? Нет, не ради этого. Я прагматик и практик: я не верю, что хоть что-то этим приобрету. Хоть усрись, всё равно ничего не дадут. Ведь корифеи литературоведения вовсе не фантастику ставят мне в вину, а тот факт, что я пролез в отрасль без их окропления, помазания и благословения. Этого они мне никогда не простят.
СБ: Масса молодых людей мечтает о писательской карьере, такой, как у вас. Какие качества нужно иметь, чтобы это удалось? Какова цена выбора такого жизненного пути?
АС: Масса молодых людей мечтает исключительно о том, чтобы уехать из этой страны. Я бы не мешал им в этом, а если бы уж взялся, то никак не пустыми мечтаниями.
СБ: Как в пятикнижии, так и в трилогии продвигается «тихий» тезис, что если что и проходит испытания в жизни и в трудные времена, то только крепкая мужская дружба. С любовью — уже похуже. Это убеждение верифицируется и вашей жизнью, или это только литературная конвенция?
АС: Это второе. Что до моей жизни — excusez moi, об этом — ничего никому. Что-то мне сдаётся, что я уже упоминал об этом.
СБ: В этом томе, к сожалению, погибнут важные герои. Не буду их перечислять, чтобы не испортить впечатление тем, кто ещё не читал. Поэтому спрошу только, бывает ли так, что персонаж, которого вы выпестовали, начнёт вас со временем раздражать или же наскучит вам, и тогда вы избавляетесь от него в первой подвернувшейся стычке?
АС: Вы ведь шутите, правда?
СБ: Нет, не скажите! Автор всевластен ровно как Господь Бог. Своих героев он может как осчастливить, так и погубить. Как вы себя чувствуете в такой роли?
АС: Вы, как я вижу, не прекращаете шутить. Потому как я не верю, будто вы всерьёз подозреваете меня в писательском дадаизме, в том, что играю в «поезд в неизвестность», на котором еду, не ведая, куда и зачем. Впрочем, кто знает, может вы, как спец в этой отрасли, встречали авторов, пишущих подобным образом? Вполне возможно, как-никак, люди это странные и не совсем нормальные; со своими экстравагантностями. Моя же экстравагантность — сначала составить план, потом по этому плану писать.
СБ: Значит, в вашем творчестве царит предопределённость: судьба героев предрешена уже в черновом наброске, до написания первого тома.
АС: Решает правящая судьбами героев конструкция фабулы. Если хорошенько задуматься, возможно, слово «предопределённость» здесь действительно уместно. Конструктор фабулы в самом деле подобен некоему всемогущему божеству. Ба, не исключено, что и наша жизнь — это тоже сконструированная кем-то фабула. Мы тут мучаемся, а там какой-нибудь Господь Автор уже запланировал, что в последней главе мы взорвёмся вместе с Каменцом или пойдём ко дну вместе с «Пекодом»…
Станислав Бересь
«Nowa Fantastyka», № 2 2007 (293)
Świtłość wekuista
Перевёл mtvietnam
…тогда у нас была версия мартирологическая… — Мартирология (от лат. martyrologium, от martyr, «мученик» + logia, «изучение») — жизнеописание мучеников.
Я сажусь писать каждое утро… — этот цитата упоминается и в «Истории и Фантастике». У Евгения Павловича она переведена так: «Каждое утро я ежедневно выхожу на работу. В будни, в пятницу, в воскресенье, в Рождество Христово и в Сильвестр. Как горняк на смену. Я даже на отдых не отправляюсь без лэптопа».
…классическое фэнтези толкиновского типа, происходящее в несуществующей аллотопии… — Аллотопия (фр. allotopia от др.-гр. ἄλλος, аллос — «другой» + τόπος, топос — «место») в польском литературоведческом лексиконе следует понимать буквально, в значении «мифическая реальность» или «выдуманный мир». (В русском под термином аллотопия понимают сочетание, когда две базовые лексемы противоречат друг другу, например, фраза «чёрное солнце» или «человек-волк»; в семантике противоположность аллотопии — изотопия (от ἴσος, исос — «равный»), когда лексемы создают единую смысловую цепочку, вроде «свадебный танец».)
…совизджальская или пикарескная проза… — Дил Совизджал (польск. Dyl Sowizdrzał) представляет собой прямой перевод прозвища Тиля Уленшпигеля — Совиное зеркало (ст.-польск. zdrzało — «зеркало» + sowa — «сова»; букв. перевод нем. Eulenspiegel из die Eule — «сова» + spegel — «зеркало») — сова и зеркало были его атрибутами. Более интересная (и, разумеется, менее пристойная) трактовка, где ulen означает «мыть, подтирать», а spegel — «зад» (т. е. Подотри или даже Поцелуй меня в зад), осталась неизвестной читателю. В данном случае подразумевается не столько роман де Костера, сколько послужившие для него основой германские легенды о приключениях Тиля.
Пикарескный роман (исп. novela picaresca) или просто пикареска (от pícaro — плут, жулик, негодяй) — больше известен как плутовской роман, поскольку посвящён приключениям плутоватого, но при этом симпатичного героя (обычно из низов общества), который преодолевает трудности с помощью хитрости, обмана и находчивости. Зачастую пикарески эпизодичны и характеризуются присутствием комедийно-сатирических элементов. К современным представителям жанра можно отнести «Похождения бравого солдата Швейка», «Сагу о Фафхрде и Сером Мышелове» и «Двенадцать стульев» с продолжением.
Ведь потом ещё были битвы на реке Святой, под Варной, осада Белграда… — Битва на реке Святой (больше известная как битва под Вилькомиром) во время гражданской войны в Великом княжестве Литовском между войсками Сигизмунда Кейстутовича и Свидригайло Ольгердовича состоялось в 1435 году. Битва при Варне произошла между венгерско-польской и османской армиями в 1444 г. Белград турки осадили в 1456 г.
Schwarzcharakter ещё понадобится? — Шварцха́рактер (польск. szwarccharakter от нем. Schwarzcharakter — «чёрный характер», прямая калька — czarny charakter) — главный отрицательный персонаж в художественном произведении. Польский словарь иностранных слов даёт две трактовки этого слова: 1. Личность (или персонаж) с отрицательными чертами характера. 2. Актёр, играющий такие роли.
…дотянуть действие до осады и взятия фестунга Бреслау в 1945 году… — Festung Breslau — крепость Бреслау (нем.). В сентябре 1944 г. Гитлер объявил Бреслау (ныне Вроцлав) крепостью (Festung), которую необходимо защищать любой ценой. Красная армия осаждала город три месяца, с февраля 1945 г., пока 6 мая немцы не капитулировали. Около 80 % города было разрушено — как в результате артобстрелов и бомбёжки, так и в результате действий СС. Силезия была передана Польше, после чего уже 10 мая начался процесс переселения — поляков в Силезию, а силезцев — в Германию.
…является исторической и знаменитая Битва за селёдку… — Битва селёдок (англ. Battle of the Herrings, польск. Bitwa o Śledzie — скорее переводится как «Битва при селёдках» или «Битва за селёдку») — названием обязана тому, что английский обоз, атакованный французами, перевозил рыбу и другие припасы, предназначенные для употребления во время Великого поста.
…нужно бросить вымышленного героя в водоворот истории, <…> в такой исторический Hexenkessel, котёл ведьм… — Hexenkessel (от нем. Hexe — «ведьма» + Kessel — «котёл» = «ведьмин котёл») — в фигуральном смысле — напряжённая, взрывоопасная ситуация либо шумное, хаотичное место (например, стадион с буйными фанатами).
…герой должен пройти <…> свой собственный rite de passage… — Rite de passage — «обряд перехода». Назван так из-за одноимённой книги антрополога Арнольда Ван Геннепа (Arnold van Gennep, «Les rites de passage», 1909), сравнившего общество, разделённое на группы и сообщества, с домом, комнаты которого связывают коридоры (passage). Чтобы попасть из одной «комнаты» в другую, требуется пройти этими коридорами, соблюдая определённый обряд.
…прямая трансляция с Вейской… — Улица Вейская (Ulica Wiejska, т. е. Сельская) — одна из главных улиц Варшавы. В XVIII в., когда дорога стала улицей, она пролегала через сады и поля, отсюда и название. На улице Вейской расположены Сейм и Канцелярия Президента.
…моя книга — это <…> похвала и апофеоз еретиков… — Апофеоз (от др.-греч. ἀποθέωσις, апофеосис из ἀπο- «от-, из-» + θεός «божество, бог» = букв. «обоготворение, обожествление») — здесь: прославление, восхваление; приписывание кому- или чему-либо исключительной силы или статуса. (Поскольку ничего лучше причисления к сонму богов с человеком не могло произойти просто по определению, апофеоз стал означать высшую точку развития чего-либо, кульминацию.)
…имея возможность выбрать, к примеру, Добеслава Пухалу из Венгрова в Мазовии, рыцаря польской крови и польского герба Венява, героя Грюнвальда, победителя крестоносцев под Радзином и Голубом?… — В 1410 г. Добеслав Пухала участвовал во взятии орденского замка Радзин (он же Редин/Реден, нем. Rehden, он же Радзинь, ныне Радзынь-Хелминский, польск. Radzyń Chełmiński); Ягелло передал Радзин ему в управление. Позднее он отличился в битве под Голубом, напав на превосходящие силы крестоносцев и взяв их в плен.
…зверства, приписываемые им, это в значительной мере Greuelpropaganda их врагов… — Greuelpropaganda (нем. «пропаганда о зверствах») — распространение информации (зачастую намеренно искажённой или преувеличенной) о совершённых противной стороной преступлениях — как истинных, так и мнимых. Активно использовалась во время Первой мировой войны, когда британская и французская пресса распространяла рассказы о «немецких зверствах» в Бельгии (убийства мирных жителей, изнасилования, отрубленные детям руки и т. д.), что в значительной степени настроило общественное мнение против Германии.
Лучшие верификаторы вашего ви́дения гусизма живут в Чехии… — Верификатор (от лат. verificare — делать истинным, из veritas — истина, правда) — проверяющий (на истинность).
…вспомнить хотя бы гигантскую промоакцию «Фестунга Бреслау» Краевского… — «Фестунг Бреслау» («Festung Breslau», 2006) — детективный роман Марека Краевского (Marek Krajewski; род. 1966); четвёртый в серии книг о пожилом полицейском Эберхарте Моке, его действие происходило в осаждённом Бреслау.
…вся «польскость» и весь «польский вклад» заключались в детях изнасилованных лисовчиками баб… — Лисовчики (польск. lisowczycy/lisowczyki) — наёмное добровольческое формирование польской лёгкой кавалерии, созданное в 1607 году Александром Лисовским (лисовчиками их стали называть уже после его смерти) на службе Лжедмитрию II. Были «знамениты» насилием и грабежом, из-за чего их старались не брать в плен, а казнить на месте. (Грабили они, правда, потому, что военная добыча как раз и была их единственным вознаграждением за службу, ведь создали их, чтобы не платить жалование из казны Речи Посполитой.) Их «светлый» образ закрепился в пословицах: «Что ни мерзавец, то лисовчик» и «настоящий лисовчик» (т. е. «негодяй/подлец»). С другой стороны, бывшие участники формирования оставались уважаемыми людьми; со временем их зверства были забыты, а подвиги превратили их в защитников веры и отчизны.
…Франкенштайн внезапно стал Зомбковицами… — Франкенштайн (нем. Frankenstein до 1946 г., ныне Зомбковице-Слёнске, польск. Ząbkowice Śląskie) — город в Силезии, основанный в XIII в. между двух ранее существовавших городов Франкенберг и Левенштайн. (Роман Мэри Шелли был, возможно, вдохновлён скандалом, что разразился там в 1606 г., когда был вынесен приговор банде гробокопателей/осквернителей могил/разносчиков чумы.)
Предметом множества дивагаций героев книги… — Дивагация (от лат. divagatio — «блуждание, отклонение» из dis- — приставка, которая меняет значение слова на противоположное + vagari — «странствовать, блуждать») — здесь — умствования, разглагольствования (иногда — в ироничном или негативном смысле, как нечто излишне многословное). В медицинском смысле — бессвязная речь, перескакивание с одной темы на другую; бредни.
Здесь стоит припомнить сцену осквернения Ясногурской иконы епископом Збигневом Олесницким. Это, nota bene, коварная отсылка к легенде о том, как повредили икону. — Nota bene (или сокращённо NB) — латинское выражение, которое переводится как «обрати внимание» или, если буквально, «заметь хорошо». Оно используется, чтобы подчеркнуть особенно важную информацию в тексте или речи. В разговорной речи выступает как эквивалент фраз типа «кстати» или «обратите особое внимание».
Осквернение Богоматери Ченстоховской в 1430 году — исторический факт. Согласно легенде, гуситы погрузили икону в телегу, но их лошади отказались двигаться. Тогда они бросили образ на землю, выломали ножом серебряные украшения и драгоценные камни, которыми была инкрустирована икона, после чего разломали её и нанесли два удара мечом (или саблей). Третий раз ударить не получилось, т. к. святотатец скончался в муках. Два «шрама» на лике Мадонны остались и по сию пору, как напоминание (на самом деле они символические — при реставрации икона была полностью перерисована на холсте и наклеена на старую, деревянную основу, поскольку была утрачена техника оригинальной краски).
Взгляды… как жопа… (Poglądy i owszem, miewam, ale trzymam się zasady, że są jak dupa: każdy ma, ale po co od razu pokazywać?) — автора данной максимы (и её многочисленных вариаций) установить не удалось. В числе тех, кто её использовал: Гарри Каллахан в фильме «Список мертвецов» («The Dead Pool», 1988; «Ну, мнение — оно как жопа. У каждого есть» — Well, opinions are like assholes. Everybody has one.), Юзеф Пилсудский («Правда — как жопа. У каждого своя» — Racja jest jak dupa. Każdy ma swoją.), сержант О’Нил в фильме «Взвод» («Platoon», 1986; «Оправдание, оно как дырка в жопе, Тейлор, есть у каждого» — Excuses are like assholes, Taylor. Everybody’s got one!).
И уж тем более ex cathedra? — Ex cathedra (лат. букв. «с престола») — католический термин, означающий речь Папы, произносимую официально («с престола Петра») и, согласно Догмату о папской непогрешимости, обязательную к исполнению для всех верующих.
…во мне гуру ровно столько же, сколько в спичке яда (tyle we mnie guru, co trucizny w zapałce). — Вокульский и Старский — персонажи романа «Кукла» («Lalka», 1887–1890) польского писателя Болеслава Пруса (пол. Bolesław Prus; 1847–1912), оба пытаются завоевать сердце аристократки Изабеллы Ленцкой. В одной из сцен Вокульский становится свидетелем, как Старский заверяет Ленцкую, что та влюбится в него, потому что «Женщинам нравятся демонические мужчины…». Спустя некоторое время Вокульский говорит ему: «Вы заблуждаетесь в оценке своей особы… В вас столько же демонического, сколько в спичке яда…» (W panu jest tyle demona, ile trucizny w zapałce…) — подразумевая, что от демона в нём совсем немного или почти ничего.
…различных и преотличных метафор… — Здесь АС не удержался от игры слов: licznych a ślicznych metafor (многочисленных и восхитительных/прекрасных метафор).
…хуцпово раскрученную… — Хуцпа (от ивр. חֻצְפָּה) — чудовищная, запредельная наглость, позволяющая верить в свою правоту даже при явных доказательствах обратного. Из идиша вошла в английский, а затем и в большинство европейских языков, включая русский и польский.
…да сгори они шесть раз, писания писателя… — Сгори оно шесть раз (польск. pal sześć — букв. «пали шесть», варианты pal licho и pal diabli — «пали лихо» и «пали дьявол» соответственно) — в разговорной речи используется, когда хотят сказать, что что-то неважно, не стоит беспокойства или можно этим пренебречь. Часто несёт в себе оттенок смирения или усталого принятия ситуации — как будто человек уже махнул рукой. Аналогично русским «да и хрен с ним», «ну и плевать», «гори оно огнём» и т. п.
…у корифеев — афганская борзая… — Корифей (др.-гр. κορυφαῖος, корифайос от κορυφή, корифе — «макушка, верх головы») — выдающаяся особа. От названия главы хора в древнегреческом театре.
…их интересовал pictorial… — Pictorial (от англ. picture — «картинка/фотография» из лат. pictor — «художник») — «относящийся к картинкам» или «состоящий из картинок».
À propos, Лем и правда спустил кого-то? — À propos (апропо) — кстати, между прочим (фр.).
…невежество доводило его до страсти сапожника… — Страсть сапожника (польск. szewska pasja) — устойчивое выражение, которое примерно можно перевести на русский как «слепая ярость»; родом из тех времён, когда сапожники, регулярно подвергаясь воздействию клеёв и других химикатов, считались склонными к неконтролируемым вспышкам насилия.
…мы наблюдаем в Польше большой boom фэнтези… — Boom — резкое увеличение в размере, количестве или популярности (англ.). Также — первая половина экономического термина boom and bust («подъём и крах»), который описывает циклический характер капиталистической экономики, где периоды быстрого роста (boom) сменяются резким спадом (bust).
Идеологи ПНР-а никогда не доверяли фантастике… — ПНР — Польская Народная Республика (польск. Polska Rzeczpospolita Ludowa, PRL), т. е. период социализма — ПНР прекратила существование в 1989 г. Нынешнее официальное название Польши — Республика Польша (Rzeczpospolita Polska).
Я вдруг почувствовал, будто оказался на «Стоит поговорить»… — «Стоит поговорить» («Warto rozmawiać») — ток-шоу консервативного уклона, выходившее на телеканале TVP, где приглашённые гости обсуждали (в довольно полемическом ключе) актуальные темы, часто связанные с политикой, обществом, культурой и моральными вопросами. Вполне возможно, что и свободу слова. Её ведущим был Ян Поспешальский (Jan Pospieszalski; род. 1955), музыкант, журналист и публицист.
Критиков я оцениваю так, как они того заслуживают, и делаю это всегда sine ira et studio… — Sine ira et studio — без гнева и пристрастия (лат.). Фраза из вступления к «Анналам» Тацита.
Quod erat demonstrandum — «что и требовалось доказать» (лат.).
…авторы главного течения малоинтересны… — Главное течение (польск. nurt główny) — буквальный перевод англ. термина mainstream, которым обозначают господствующие в данный момент в обществе идеи, вкусы и предпочтения. В литературе (да и в кино) мейнстримом долгое время был реализм (т. е. не-фантастика). (Сейчас, впрочем, можно смело утверждать, что фантастика стала весьма заметной частью мейнстрима.)
Теперь я остыл и возвращаю честь. Кому нужно, добавлю… — Польская идиома «возвращаю честь» (zwracam honor) означает извиниться перед кем-то за то, что могло его обидеть (т. е. обесчестить, лишить чести) и признать свою ошибку. Это выражение используется, когда человек осознаёт, что несправедливо критиковал или недооценивал кого-то, и теперь возвращает уважение этому человеку. По сути — «Беру свои слова обратно» и «Снимаю шляпу» в одном флаконе.
Per saldo получается почти ничья. — Per saldo — в итоге (от лат. per — «по», «через» + saldo — «остаток», «баланс» = букв. «по остатку»).
Primo, дерьмо это собачье. — В оригинале автор высказался чуть резче, воспользовавшись интуитивно понятной русским фразой gówno prawda. Употребляется оно с середины XX века (предположу, как калька с англ. bullshit) и означает яростное несогласие со словами предыдущего оратора. Юзефу Тишнеру (Józef Tischner; 1931–2000), выдающемуся польскому философу и католическому священнику, приписывается следующая максима: «Есть три правды: вся правда, святая правда и говноправда» (Prawdy są trzy: cała prawda, święta prawda i gówno prawda). Она вошла в польский фольклор в качестве высказывания о политике, СМИ и общественных дискуссиях, где правда часто оказывается «третьим вариантом».
Это я могу только мечтать об электорате таких писателей, как Нуровская, Мусерович, Лысяк, Вишневский или Токарчук. — Краткая справка об упомянутых АСом писателях:
Мария Нуровская (Maria Nurowska; 1944–2022) — «женская» писательница, автор любовных романов. Несколько переведены на русский.
Малгожата Мусерович (Małgorzata Musierowicz; род. 1945) — детская писательница и иллюстратор. На русский переведена первая книга из серии Ежициада, «Целестина, или Шестое чувство» («Szósta klepka» — букв. «Шестая клёпка», 1977).
Вальдемар Лысяк (Waldemar Łysiak; род. 1944) — писатель, публицист и историк, архитектор по образованию. Автор исторических романов, исторических эссе, фантастических рассказов, книг по искусству и культуре.
Януш Леон Вишневский (Janusz Leon Wiśniewski; род. 1954) — учёный (химик и информатик), который стал писателем. Его дебют «Одиночество в Сети» («S@motność w Sieci», 2001) о любви в интернет-эпоху стал бестселлером и культовой книгой.
Ольга Токарчук (Olga Tokarczuk; род. 1962) — лауреат Нобелевской премии по литературе (2018), одна из самых известных современных польских писательниц. Многие книги переведены на русский.
Но easier said than done… — Легче сказать, чем сделать (англ.).
…избавленные от фантастических сюжетов и параферналий? — Параферналия (от гр. παράφερνα, параферна, из пара, «вне, за пределами» + ферне, «приданое») — в изначальном, юридическом смысле — личное имущество жены, которое не входило в приданое и оставалось в её распоряжении, а муж на него права не имел. Современное разговорное значение — всевозможные атрибуты, предметы, связанные с определённой деятельностью, ритуалом или традицией. В реплике АСа — в значении «фантастические элементы, антураж».
…вы всерьёз подозреваете меня в писательском дадаизме… — Дадаизм (Dadaism) — это авангардное движение в искусстве, возникшее в начале XX века (около 1916 года) как реакция на ужасы Первой мировой войны. Дадаизм отвергал традиционные нормы, рациональность и логику, стремясь к абсурду, хаосу и спонтанности. В литературе это выражалось в бессмысленных сочетаниях слов, алогичных конструкциях и бессвязных текстах. АС, как обычно, язвит.
Господь Автор уже запланировал, что в последней главе мы взорвёмся вместе с Каменцом или пойдём ко дну вместе с «Пекодом»… — Далее — спойлеры. В финале «Пана Володыёвского» («Pan Wołodyjowski», 1888) заглавный герой подрывает замок Каменец, чтобы не оставлять его в руках турок. В конце романа «Моби Дик» («Moby-Dick», 1851) китобойное судно «Пекод» («Pequod» — от названия уничтоженного, что символично, племени пекотов — Pequots) тонет во время последней схватки с заглавным китом вместе с капитаном Ахавом и всей командой (за единственным исключением).
